К 100-ЛЕТИЮ АНВАРА АДЖИЕВА

Народному поэту Дагестана, лауреату многих государственных премий, незабвенному Анвару Абдулгамидовичу Аджиеву в этом году исполнилось 100 лет. Его поэзия уверенно перешагнула в XXI век. В Дагестане нет уголка, где бы не знали о творчестве этого поэта, чародея кумыкской поэзии, как называли его исследователи литературы. Его творчество получило высокую оценку у современников, коллег по перу, классиков советской литературы Николая Тихонова, Расула Гамзатова, Кайсына Кулиева и многих других мастеров поэтического слова.

Сегодня мы предлагаем читателям нашей газеты фрагменты из воспоминаний о поэте известного литературоведа, народного писателя Дагестана Камала Абукова которые он назвал
«Продолжение земного пути Анвара».

«Продолжение земного пути Анвара».

Идут месяцы и годы, подталкивая друг друга, как вагоны длинного состава, устало катящегося в нескончаемую даль. На пути верстовые знаки - вехи нашей жизни: радость благородных обретений, горечь незаслуженных обид, боль невосполнимых потерь. И все как-то обманчиво переплетено, что возникает иллюзия благополучия, в обиходе выражаемая смиренной фразой «в общем - ничего, живем -поживаем», но с уходом из жизни Анвара Аджиева я почувствовал нечто похожее на обвал, и все смешалось, сместилось, будто съежилось, увяли, поблекли творческие надежды...

Земной путь большого поэта завершен. Человек, не признававший усталости, нашел покой в объятиях родной костековской земли. И тот день, когда мы молча сурово, со слезами на глазах и комком горя в горле стояли у его смертного одра в оцепенении, - не только просто минувшее, которое потонет в череде последующих событий, а история, в крайнем случае - одна из самых печальных страниц истории нашей национальной культуры, духовной летописи всего многоязычного Дагестана.

А его творческие уроки? Вероятно, следует начать с того, что с Анваром (литературный псевдоним - Гь. Анвар) ознаменован новый этап становления и расцвета кумыкской поэзии. Не ломки, как мы любим подчеркивать, эволюционного обновления, а спокойное, уважительное продолжение и обогащение национальных традиций. Он вошел в литературу в 30-е годы, вошел уверенно, говоря со всеми на равных, но даже в пик ранней, разлетевшейся раскатами славы и всеобщего признания не стал теснить и выталкивать из круга уставших в пути предшественников и явно уязвимых в творческом соперничестве ровесников. Он рос стремительно, но без злорадного оплевывания прошлого и без потасовок со своим поколением.

Редкое счастье - не иметь слабых книг; книг незамеченных он не имел, зато у Аджиева на этот счет имелись свои убеждения: надо бы еще лучше, и подтачивающая его художническое самочувствие, внутренняя неудовлетворенность сделанным. Сомнения в нем всегда довлели над самомнением, но сборники стихов «Обновление», «Наступление», «Сабли», «Кумыкские долины», «Радуга», «Свет в окнах», «Горение сердца», «Моя борозда», «Земли зеленые ладони» свидетельствуют о том, что поэт был по отношению к себе излишне придирчив, недовольство собой нередко перерастало в обратное - в самоблокаду.

А книги эти - образец высокой, но не крикливой, не сусальной гражданственности, не кокетливого сюсюканья, а мужественно-сдержанной и целомудренной лирики. Не отдельные стишки или же куски из произведений, а целые поэмы Анвара Аджиева декламировались со сцены, пелись и поются не только под аккомпанемент агач-кумуза, его просто цитируют в беседе. Он поэт, который не написал ни одного стихотворения под чью-то музыку, но ставший песенником.

Анвар Аджиев - из той плеяды нашей творческой интеллигенции, представители которой не старались казаться кем-то, а были и оставались самими собой и в жизни, и в литературе. Он был поэтом своего времени, более того - системы и в угоду чьим-то настроениям, вкусам и упаси бог! - подсказкам не выламывался из круга, не создавал видимости реформатора, революционера и тем более - оппозиционера.

Нетрудно обрести известность, вдруг заговорив о другом, вдруг запев другие песни, но Анвар Аджиев шел путем более трудным, чтобы стать замеченным: писал о том же, что и остальные, но писал по другому, точнее – по-своему.

В своем творчестве он был подобен реке с несколькими рукавами: тончайший лирик, кудесник стихов и поэм для детей, меткий сатирик и юморист, блистательный переводчик. Его пронзительные стихи о любви «Платочек», «Уходя, хоть оглядывайся», «Письма издалека», «Черные очи», лукаво ироническая поэма «Кайсар Калабузаров», сказка для детей «Белая утка-ротозей» - явления уникальные в кумыкской поэзии, коим невозможно подражать, их немыслимо продолжать: и по содержанию, и по силе изобразительности это сокровище - выкристализованное. В них достигнута столь хрупкая гармония, что любое прикосновение может только разрушить безупречно продуманное, сердцем взлелеянное совершенство.

Анвар Аджиев как сатирик также своеобразен. Его большой, пожалуй, на отдельную книгу цикл «Тени» не насыщен колкостями, разящими слух и сердце едкими фразами, не брызжет желчью. Стихи «Тётя Ханив», «Молитва бездельника», «Вечно влюбленный», «Сгоревшая яичница», «Автобиография анонимщика» и другие как бы написаны с улыбкой на устах и потому, пользуясь определением А. Луначарского, не носят «касательный характер». В них не столько пафос развенчания, сколько желание предостеречь, увести от ошибок и бед. Подлинный поэт и должен быть таким – участливым, страждущим, сознающим, что раним не только он сам, но ранимы могут оказаться и другие.

Есть еще одна совершенно беспочвенно упускаемая нами сторона творчества Анвара Аджиева: театр и поэт. Анвар Абдулгамидович был своим человеком для коллектива Кумыкского театра - и не только как прославленный поэт и взыскательный мастер, но и как непревзойденный переводчик мировой классической драматургии и произведений ряда современных ему авторов. Шекспир и Гольдони, Лопе де Вега и Горький, У.Гаджибеков, Шеридан, Ч.Айтматов, Думбадзе... Более десяти пьес, вошедших в репертуар родного театра... Удивляет не это, поражает другое: как не инсценировал А.Аджиев свою поэму «Кайсар Калабузаров» - по сути готовую комедию? Непростительное хладнокровие или же излишняя скромность, проявленные поэтом и в отношении детской поэмы «Белая утка – ротозей», озорного стихотворения «Ясам», которые так и просятся в телевизионную мультипликацию! Кстати, упущенное автором и теперь не поздно компенсировать.

А. Аджиев унаследовал нам и будущим поколениям полные трепетной любви и сыновней признательности родной земле лирико-философские поэмы «Тропою весны», «Негасимые звезды», «Свет в окнах». Исповедальные эти произведения особенно важны и потому еще, что поэт убеждает нас в том, что нет малой родины, нет просто захолустья, нет затерянной провинции, и что мы, люди, живем в системе целого, под чувством планетного сообщества, под единым небом. Потому не должно быть чужих болей, чьего-то отстраненного, отдаленного от нас горя... Все в этом подлунном мире значимо для поэта - одинокий крик ночной птицы, гул самолета за облаками, забота муравья, копошащегося в пыли сельской улицы... Во всем заложен смысл, и мгновения знаменуют вечность.

Я и раньше сознавал, а теперь, с годами, все больше и больше убеждаюсь в том, что Анвар Аджиев - новатор. Это как бы, по наитию, я чуял и зрил сердцем. Но в чем оно выразилось - вычленить составные, разложить ферменты новаторства его стихов по полочкам не в состоянии. Это скорее - эффект очарования, чувство неизъяснимой привлекательности.

Мое состояние, мое восприятие «анваровского чуда» легче выразить строками Пушкина: «и глубокое впечатление в сердце врезалось мне».

Искренне любя исконно-национальное, родное, Анвар Аджиев никогда не претендовал на роль лидера, не стремился выделиться, не домогался почета. На свадьбах мог посидеть у самых ворот, в кругу запоздавших гостей или же обслуживающих, и я не помню его тамадой. На тазиате становился рядом с близкими покойного в знак того, что их боль - и его боль.

Запомнился мне Анвар Абдулгамидович на трибуне писательских съездов – выступал взволнованно, но вместе с тем не терял внутренней сосредоточенности. Он был человеком, не стремящимся пригвоздить, изничтожить противника, точно находил формы и способы высказать наболевшее, не задевал достоинство адресата и не размывал, не ослабляя свои позиции. Он не любил поучать, никогда не ссылался на свой творческий опыт и не давил авторитетом. Но мы, молодые и уже усвоившие какие-то премудрости литературного труда, знали, как работает над стихом сам мастер.

Поэт Анвар Аджиев был изыскан, но не сух, не выхолощен. Стих его отличался поразительным изяществом, но изящество это не походило на хрустальную вазу, сверкающую на полках серванта. Я видел его черновики, нет, черновики - не то слово, ибо Анвар Абдулгамидович не правил строку, а писал новую. Его рукописи, как говорят, не были испещрены вкраплениями, дополнениями, сокращениями, он был поэт многовариантный, и каждый вариант носил законченный, отшлифованный характер. Из десяти-одиннадцати вариантов для печати предлагался единственный. По какому принципу поэт останавливался именно на этом тексте - тайна. А с ним рядом жили, писали, издавались коллеги побойчее - поэты и романисты без черновиков. Зато издавались ежегодно, а кое-кто отваживался разрядиться в год и двумя-тремя книгами.

А.Аджиев не занимался строчкогонством, не страдал невоздержанностью словесной лавы. Все, что написал он, может уместиться в два небольших томика. Обнаружилась неожиданная ситуация: оказывается, им написано не так уж много, а очень мало! В каждую вещь он вкладывал душу до предела, и даже малюсенькая книжка стоила ему трудов несметных. По такому случаю, вероятно, и говорят: мал золотник, да дорог. Здесь сыграла роль не только профессиональная взыскательность поэта, но и его земная, человеческая мудрость: каждый факт, каждое явление, каждый случай он не превращал в предмет поэзии - умел отделять зерна от плевел. Вот почему у Анвара Аджиева нет случайных, необязательных стихов, нет произведений, которые у читателя вызвали бы недоумение: «А это к чему?»

В творческом поведении Анвара Аджиева есть еще одна редкая особенность: к переводческой работе он относился с такой же ответственностью, с таким же обожанием, как и к своей собственной, писательской работе. Он переводил только то, что волновало его, что составляло неотъемлемую часть его духовных запросов и эстетических критериев. Басни Крылова, лирика Блока и Маяковского, стихи Мусы Джалиля, К.Кулиева, Р.Гамзатова - все это богатство, воссозданное А. Аджиевым на кумыкском языке, органически вошло в состав родной литературы, раздвинув ее содержательное и образно-изобразительные границы. Если сказать языком обиходным, перевод с иных языков не служил поэту «статьей дохода», он не подрабатывал переводами, а творил, творил вдохновенно и с полной отдачей. Не по предварительному договору, а по велению души в течение многих лет переводил Анвар Аджиев стихи азербайджанского поэта Наби Хазри, и по истечении семи-восьми лет они сложились на кумыкском языке в отдельную книгу. А.Аджиев перевел также книгу стихов самобытного даргинского поэта Р.Рашидова. Обе книги стали для нас общенациональным обретением.

Наглость настораживает, и к людям заносчивым относятся, как правило, предупредительно, а к скромности, неприхотливости просто-напросто привыкают. Привыкли и к интеллигентности, скромности, обходительности Анвара Аджиева. Вот почему он не всегда оказывался в президиумах заседаний и собраний, не всегда выступал первым.

Анвар Аджиев давно был уже подлинно народным, всенародным поэтом, когда наконец-то появился Государственный Указ об официальном признании его заслуг. Народный поэт Дагестана, лауреат Республиканской премии им С. Стальского, главный редактор литературных альманахов «Дружба», не имевший отдельного служебного кабинета, поэт, никогда не пользовавшийся отдыхом в Домах творчества, больницами для привилегированных, не познавший, что такое «творческий отпуск», всю неспокойную жизнь сочетал ненормированную «казенную службу» с преданной службой капризной и ревностной Лире. Он садился за письменный стол только тогда, когда наступал отбой всем официальным делам, когда умолкал телефон, когда наконец-то можно было закрыть ворота.

Анвар Аджиев был народным поэтом, так и не удостоившимся ни единого авторского вечера, не отметивший ни одной знаменательной даты в своей биографии на республиканском уровне, не издавший ни единого тома... Когда заходит разговор об упущенном, кое-кто из старших вставляет: «Да, это так, но и самому Анвару надо было шевелиться, быть активнее...» Может, и следовало, но он был убежден, что его дело - только писать, и писать лучше день ото дня. Анвар Абдулгамидович так и ушел из жизни многое не сделав, «как другие»: не ходил по домам и кабинетам высокопоставленных лиц, намекая о приближении своих юбилеев, не писал на себя характеристики, не составлял сценариев своих торжеств, не готовил предложений по поощрению собственной персоны, будучи в Москве, не бегал по издательствам, не зазывал столичных гостей на хинкал, не носил в портфеле свои книги с автографами «нужным людям»... Он многое не умел, потому что - не хотел!

Все менялось вокруг: политический и социальный климат, государственный режим и творческая атмосфера, мельчали люди и опошлялись отношения, но не менялся Анвар Абдулгамидович... Что это - не замечал перемен? Замечал и глубоко переживал, но он не привык упрощать, не привык опускаться до житейских, обывательских мерзостей.

Он оставался поэтом всегда и во всем - за письменным столом и в семейном кругу. Даже будучи неизлечимо больным, Анвар Абдулагамидович находился дома при галстуке, будто забежал на минутку с какого-то ответственного совещания.

Для поэта немало значит окружение. Может, я и погрешу против истины, но, думается, у него не было сопровождения когорты, плеяды, которая вырывала бы его из круга привычного, окрыляла бы его, по доброму подбадривала. Не сделали этого ни критики, ни исследователи, и, наверное, крупно не повезло А.Аджиеву с переводчиками.

Странно, но факт: литературоведы со слепым упрямством связывают его творческий взлет с воздействием традиций Ирчи Казака, полагая, что тем самым оказывают ему, А.Аджиеву, огромную услугу. Но это, мягко говоря, заблуждение. Ирчи Казак не мог возыметь на нашего современника решительного влияния, ибо оба – поэты разного мировосприятия, разного идейно-эстетического направления. Им в лицо били ветры разных эпох, разные идеалы освещали им путь. Речь может идти, пожалуй, и о разных типах поэтов и поэтики. Вот почему следует ориентировать себя на мысль о неподчиненном, независимом, суверенном развитии творчества Анвара.

Могут спросить: а как же цикл «Казак», и что это значит в творческой биографии поэта? Мне кажется, это поэтический венок к могиле классика, неизвестной и ненайденной, признание ему в любви и благодарение. Я не противопоставляю двух национальных поэтов, взращенных на одной земле, но провозглашаю лишь право на независимое его самоутверждение. Да, в моем понимании Ирчи Казак и Анвар Аджиев – это разные творческие планеты, но с разной орбитой вращения и разным спектором излучения света. Ирчи Казак и Анвар Аджиев именно потому дороги нам, что не похожи друг на друга, они разные. И не случайно ни один исследователь наследия Пушкина не пытался и не пытается прочитывать и осмысливать его гений через традиции предшественников. И правильно поступает! Кроме того, подлинный новатор на каком-то витке своего саморазвития прорывает вериги устоявшегося и прокладывает свой маршрут, на котором уже и складываются новые традиции. Вот почему нам пора уже исследовать «анваровские поэтические традиции».

Мне кажется, что об Анваре Аджиеве мы еще не говорили по большому счету. При жизни его не поняли, с кем работаем, с кем имеем счастье общаться и у кого есть возможность учиться. И самое, наверное, обидное – все еще по-настоящему не поняли, кого лишились!

С уходом Анвара Аджиева кумыкскую литературу, на мой взгляд, стало сквозить, как дом, у которого прохожие от зависти разбили окна. Да и в душах наших тоже по-моему сквозит.

Может, именно поэтому и следует теперь, прекратив бесплодную раскачку и рассуждения между зеваками, предпринять конкретные шаги по систематизации творческого наследия поэта и издать полное собрание сочинений (не надо настораживаться, ибо издание это будет не столь объемистым), а также выпустить сборники воспоминаний. И это будет не искуплением грехов, а ясным осознанием исполнения своего гражданского долга.

Чувство это особо обостряется при мысли о том, что мы находимся на творческом разломе столетия. Боюсь, что без творений Анвара Аджиева в грядущем мы будем чувствовать себя, наверное, как ограбленные на
рассвете...

Камал Абуков